ВПЕРЕДИ ПЕРЕВОРОТ? КУДА ВЕДЕТ ВАКЦИНАЦИЯ

Нет ничего хуже решительно действующих людей, которые этой решительностью прикрывают свою глубокую человеческую растерянность

Летние месяцы я практически безвылазно – если нет каких-нибудь ЧП – провожу в Александровской коммуне. Этой коммуне, работе с ней, самой разной, я уже сейчас отдаю гораздо больше половины своей энергии и времени. И перед тем, как я перейду к основной теме, мне хотелось бы чуть-чуть объясниться по поводу того, почему это так, а также – как из этого обстоятельства вытекает многое, включая мой взгляд на происходящее. Это не лирическое отступление, это по существу дела. Я вскоре перейду к ковиду, вакцинации и всему остальному.

Ну, так вот. Я как-то экстремально остро пережил печально знаменитый референдум 1993 года – так называемый «Да-Да-Нет-Да», на котором существенная часть российского общества, а отнюдь не только его элита, отдали голоса за Ельцина, поддержали его преступные реформы, причем уже понимая, что они ограблены, унижены, растоптаны, страна расчленена и так далее.

С этого момента, как мне представляется, стало уже трудно говорить о том, что вот у нас отвратительная элита, которая навязала замечательному народу какие-то чудовищные преобразования. Стало ясно, что как-то всё уж очень не ахти и с процессами в широких общественных группах, именуемых народом, населением, и в каких-то партийных группах самого разного рода, ну и с элитой, конечно, в первую очередь; что это такое вопиющее неблагополучие – глубинное, страшное, по отношению к которому слово «проклятие» не является избыточно пафосным.

Я понял в 1993 году, что я буду жить в отвратительной стране с очень неблагополучным населением, чудовищной элитой и более чем странными политическими партиями, которые будут болтать о том, что они выражают интересы народа. Я понял, что всё это будет чудовищно плохим, и в этой чудовищно плохой среде я должен буду жить, потому что вне России я жить не могу, а Россия такова, какова она есть. И я понял даже больше. Что мне придется это защищать, потому что как только это рухнет, – а государство обрушить было очень легко, и сейчас это легко сделать – главное, что потом на территории появятся оккупационные войска, будут летать американские вертолеты, и всё станет совсем фатальным. Значит, жить нужно внутри этого чудовищного неблагополучия, в этом роковая необходимость. Это надо будет любить, защищать, как-то в нем существовать, а существовать в целом я могу только никак не задевая свое человеческое достоинство и представление о своих ценностях.

Вот это мое понимание наложило отпечаток на всё, что происходило и происходит. И когда какие-нибудь очень пафосные группы начинают кричать о том, как омерзительна жизнь в России, я могу ответить только одно: она еще более омерзительна, чем вы кричите. Но только я-то знаю об этом давно, и если меня что-то и удивляет, и вселяет надежду, так это то, что она не настолько омерзительна, как могла бы быть. Всё, что происходит сейчас с ковидом, – это жуткая мерзость. Но она чуть меньшая, чем та мерзость, которая происходит повсеместно, как на Востоке, так и на Западе. То, как ведут себя наши элиты, – это сплошная пакость. Но это могла бы быть еще большая пакость, потому что всё-таки они как-то огрызаются, всё-таки как-то страна существует и даже что-то к себе присоединяет. А казалось, что это будет полностью невозможно.

Это вовсе не означает, что можно воспевать то, что есть. Я назвал это давно «стабилизацией криминального капитализма». Этот капитализм не мог не быть криминальным, я объяснял это много раз. Он и стал криминальным. И то, что произошло в 2000-е и в 2010-е годы и так далее, – это стабилизация этого субстрата, а вовсе не изменение его качества. Никто не меняет его качества, его стабилизируют, им пытаются управлять, его пытаются нормализовать.

Ну, так вот, это окончательно нормализовать, стабилизировать и облагородить невозможно. Оно то, что оно есть. Сдержать его деструктивные позывы в определенной степени можно, их можно смягчить, поэтому мы летим вниз не с той скоростью, с которой могли, а гораздо медленнее. И процессы происходят не столь однозначно, как должны были, а гораздо более сложным образом. Но они всё равно омерзительны, изначально.

И те, кто кричат: «Как можно этого не видеть!» – (а потому не реагировать соответствующим образом), видимо, не понимают, что эта реакция предполагает какие-то неповрежденные группы и массивы в обществе, какое-то большое количество чего-то такого, на что можно опереться в этой борьбе. Если же это не так, то ситуация напоминает Рим периода упадка. В нем попытка организовать классовую борьбу – не знаю, рабов и колонов – малопродуктивна.

Ровно так же сейчас никакого отношения к классовой борьбе не имеет ситуация, в которой мы живем. Общество находится в глубоком регрессе и апатии. Оно аморфно, оно само настолько же повреждено, как элиты и партии – «народ и партия едины». Оно начинено всеми теми социальными, психологическими, метафизическими вирусами, которые породил 1993 год. И не надо мне говорить, что это было когда-то давно, мы тогда еще не родились, ни за что не отвечаем. Исторически мы отвечаем за всё. А я – так уж тем более, потому что я не только жил в ту эпоху, но я еще и находился в гуще борьбы.

Таким образом, я не могу негодовать по поводу того, что что-то из происходящего здесь скверно. Потому что если что-то меня может изумить, то лишь только то, что это не до конца скверно, не так скверно, как могло бы быть.

Что же касается того, как можно исправлять подобного рода ситуацию, – ну так исправлял же ее Древний Рим, принимая христианство. Были какие-то катакомбные группы – параллельные, живущие другой жизнью, гораздо более благой, нравственной и какой-то твердой по своим основаниям. Они-то и оказались востребованы Константином по тем или иным причинам. Потом и сам Рим удержался на плаву какое-то время, и Византия создалась, Восточная Римская империя. Она так держалась тысячелетие и была унаследована Русью. И сам этот Западный Рим потом воссоздал Священную Римскую империю и как-то собрал эти баронства – чудовищные совсем и темные группы – во что-то более светлое и осмысленное, чем и была средневековая и буржуазная Европа.

Вот отсюда и проистекают мои приоритеты: и мое нахождение в Александровском, и распределение времени и энергии между различными видами деятельности. Ко мне обратились люди, несущие на себе отпечаток всех повреждений эпохи. Они сказали, что хотят из этого выбраться, что они могут представлять собой какую-то молекулу в том опорном контингенте, который сможет реально изменить направление исторического процесса.

Они проявляют удивительную самоотверженность и в целом верность и стойкость – это очень небеспроблемное всё, ну так я этим и занимаюсь. Безнадежное ли это дело или здесь есть надежда – я не умею сидеть, сложа руки, я должен бороться так, как считаю нужным, я должен защищать то, во что я верю.

Я твердо знаю, что предаваться иллюзиям по поводу того, что неблагополучное общество с крайне неблагополучными партиями осуществит какие-то перетурбации, при которых нынешнее неблагополучие превратится в рай земной или во что-то благополучное, – невозможно. Опомнитесь, посмотрите на эти лица! На все сразу: и властные, и оппозиционные.

Находясь в Александровском, я не только занимаюсь проблемами людей, которые, как я считаю, могут сложить некоторую молекулу будущей дееспособной в историческом плане субстанции. Видите, как осторожно говорю? Могут – молекулу сложить. Но это уже действие.